Похоронно поминальная обрядность

В экспедиционных фондах Фолыслорно-этнографического центра содержится лишь несколько репортажных записей, включающих сведения о похоронно-поминальной обрядности куньинско-ло-ватских традиций. Однако имеющиеся материалы дают возможность представить некоторые ключе­вые элементы целостного похоронно-поминального обрядового комплекса.
Одним из важнейших моментов в системе похо­ронной обрядности является ритуальное УНИЧТО­ЖЕНИЕ ВЕЩЕЙ УМЕРШЕГО (одежды, матраца, постели), а также предметов, использовавшихся в процессе омовения покойника (посуды: ковшика, корыта, горшка; скамейки; простыни). Посуду, из которой мыли покойника (обычно — горшок), разбивали на перекрестке — «крестах», «росстанях» (Кун., Малая Крятивля 2429-03). Вещи умершего сжигали: «На ком он спал, на ком мыли яво [покой­ного] — явб ж [эти вещи] ня будишь апаласкивыть. Яво сабирають, на росстанях и сажгуть. <…> Всё сжигали. На чём ляжал — всё сжигають. На чём ужо мыли — скамёичку» (Кун,, Плюхново 2428-12).
С ритуалом сожжения связана ПРИМЕТА: по дыму, идущему от костра, определяли, в какой сто­роне (деревне) будет следующий покойник. «…И глядять — у какой бок пайдеть. Если в дярёвню… А мне думаетца — куды ветер, туды и патянить, што, мол, яшшё пакойник будить. Куды патянить дым» (Кун., Плюхново 2428-12).1
В памяти исполнителей сохранился обычай ОКУ­РИВАНИЯ ПОКОЙНИКА травой, заготовленной в ночь на Иванов день (Кун., Поташня 3289-55).
Исключительно важное место в похоронном обрядовом комплексе занимали причитания. Голо­сить начинали с момента смерти человека. Так, в д. Кадолово «сразу, как умрёть», звучало следую­щее причитание:
«Раднтелка-мамка май,
Куда ж ты так ат нас улятаишь?
Ааво ж ты нас кидаешь адинёшиньках?
Што ж я типёрь буду, каво дыжидать
с тяжёлый работушки?
Кавб ж я буду пыглидать с широкый дарожиньки? Типёрь мине нёкаму будить
на работушку атправлйть, Асталася адинёшинька я… Радйтилка, ты ранёшинька улятаишь
в сырую зямёлюшку, Нас кидаешь адинёшиньках»
(В.-Л., Кадолово 1739-04).
Исполнение причитаний могло быть приуроче­но к моменту выноса гроба из избы:
«Милый мой<и) дятёначик, Как(ы) скарёшинька… Ни гулявши и ни хадйвши
па вясёлым(ы) гулйначкым, Как(ы) ты атказался ат свайх(ы)
маладых(ы) гадбчушхыв И пашёл ранёшинька в сырую зямёлюшку. Б6л(и)ныя ты май, жалкыя кравйнычка, Никагда я тибё типёр(и) ня встрёну,
ни в каким(ы) мястёчушки. Мне не будить типёрь никаг да ни святить
тёплыя сблнушка»
(Кун., Жижица 2399-11).
В местной традиции система ГОДОВЫХ ПО­МИНАЛЬНЫХ ДНЕЙ связана со следующими да­тами: масленичная («Толстая»)2 суббота, отмечае­мая за неделю до Прощеного воскресенья; Пасха (Кун., Мартьяново 2535-16); Радоница (9 день после Пасхи); Троица или Троицкая суббота; Дмитров­ская суббота, празднуемая в субботу перед Дмитро­вым днем. «Умерших у нас паминают пять раз в га­ду, аи чатыре. Пйряд Масленицей -суббота паслёд-няя — эта паминавённый день. В чйсленике всё есть. Патом Раданицы вот эти, после Пасхи ва вторник. Вот, примерна, Паска в васкрисёнья, а эта — ва вторник. Эта и сийчас ходят па кладбищу и памина-ють. Накан^н Троицы — субботка. И латом Мйтрав день бывает такой — сидьмова наября. Шастбва (на­кануне) бывает субботка. Вот эта тоже паминают, пйряд Мь’ггравым паслённяя [суббота]. Вот эта па-минавённые дни» (Кун., Голубево 2563-23).
В поминальный день обязательно совершалось церковное поминание, за которым следовало посе­щение кладбища. Иногда на могилку приглашали священника, который служил панихиду по усоп­шим. «Кагда были священники, пайдёшь у цёркав-ку. [Священник] па магйлкам ходить, водишь на сваю магйлку паминать, и так атдаёшь спамина-нье» (Кун., Голубево 2563-23).
В д. Михайловское зафиксирован приурочен­ный к одному из поминальных дней3 обычай ВЫ­ВЕШИВАТЬ ПОЛОТЕНЦЕ на угол дома. «Эта у какой день (я уже забыла), што как будта придут мёртвый утиратьца этым палатёнцым — эа акнб завешивают. И галосят, там и всякий слава прига-варивають» (Кун., Михайловское 2427-21).
ОБРЯДОВАЯ ТРАПЕЗА. Трапезничали и в до­ме, и на кладбище. Остатки еды крошили на могил-
ке. Среди ритуальных блюд упоминаются: кутья (из пшеницы или риса с медом), булочки, блины, рыба. «Блины пяклй, куттю варили. Варють и сийчас кут­тю, блинов, што есть — рыба, бутылачку. Паси-дйшь, пагамбнишь…» (Кун., Мартьяново 2535-16). «Паминают радитилей — кутью носют, булачки пя-ку^г на памйн. Ани [булочки] проста круглинькии и маленький. Какую хошь, такую и пякй. Бальшую дак разлбмишь кусбчками. [Относят] на магйлки. А у каво в доми паминают, дак у таво за стол садят-ца» (Кун., Михайловское 2427-21).
В поминальные дни женщины угощали друг друга кутьей. «Раньше была, всё разнбсють, как тб-ка паминать сабираютца, куттю па всим раз­нбсють, паминають. Примерна, я к вашему клад-бишшу приду. Ты там паминаишь, ты мне дашь, патбм другому. Так вот па магйлкам ходишь. Ну, памянешь да и пайдёшь дамой» (Кун., Мартьяново 2535-16).
В Паску и Радоницу с родителями «ХРИСТО­СОВАЛИСЬ» — приносили на могилку крашеные яйца. «Приходишь с яичкам. Накрасишь яичек красных, пахристосаешься. Пахристосаишь, сал­фетку расстелишь на кладбишше на магйлачку» (там же).
Поминальный характер приобретала и вечер­няя домашняя трапеза в субботу перед масленичной неделей (см. Раздел 2 «Календарные и трудовые обычаи…»).
С обрядами поминовения в местной традиции были связаны различные фольклорные тексты. Так, на кладбище звучали голошения, а также пасхаль­ный тропарь «Христос воскресе из мертвых» (на церковный напев), который мог исполняться «на могилках» в течение всего периода от Пасхи до Воз­несения, а по некоторым свидетельствам — только на Пасху и Радоницу (Кун., Мартьяново 2535-16).
В весенне-летнее время женщины выходили в лес, в поле и причитали на кукушку. В рассказе жи­тельницы д. Ямище отразились представления о птицах как о посредниках между миром живых и миром умерших: «Вы знаити, што кагда толька нач­нёшь в лясу плакать — я ня знаю, што аткуль бярёт-це, скока прилятаеть [птиц]. А вабщё я начами на-чавала в лясу адна. И што вы думаити — эта ночь у менё прахадила ва сну? Эта ночь у менё прахадйла вот так. И па заре рана, и вечерам пбздна — настбль-ка птицы пають!.. Прилятйть салавёй, так он же па-всякаму — и шшёлкаеть, и присвйстываеть, и всяко. Божа мой! И я — какая сила менё бралася, што я так могла гаревать, и магла я такую тяжесь тянуть, та­кое тяглб! <…> Канёшна, птицы на голас слята-ють… Навёрна, панимають» (Кун., 2560-24).4
Исполнение причитаний в лесу имело ясно вы­раженную коммуникативную направленность: при пении поднимались на возвышение, стремились ус­лышать ответные отзвуки — отголоски. «Где дровы наложены выс6к[о] — на дровы влезут, штоб далё-к[о] слыхать. Дальше штоб атгалоски были» (там же). Приведем один из образцов причитания на ку­кушку, записанный в д. Калдобино:
«Ни кук^йти вы, сёраи кукушечки,
Ни шибячити вы, др6б(ы)ныи пташички,
над(ы) маёй буйный галбвушкый, Ни давай™ вы мне скуку-кручйнушку. Как мне адибй скучнёшинька,
как мне ад(ы)ной тижалёшинька. Усё май дачушки-кукушки рызлятёлися
па разным стар6[нушкам]. Дачушки вы май, кукушки, Прилятйте вы ка мне, гбрькый сиротушке. Рызгаварйти, рысспрасйти у миня
пра все бальшоя, вялйкыя горюшка. Как мне ад(ы)ной тижалёшииька,
как мне аднбй скучнёшинька»
(В.-Л., 1710-16).

Источник